Географическая локализация «сказочных» объектов. «НАПРАВО ПОЙДЁШЬ, КОНЯ ПОТЕРЯЕШЬ…»

В волшебных сказках имеется два вида указателей с надписями: камень и столб (иногда — дерево). Информация на них бывает разного рода, иногда типа современных объявлений о пропаже: «Тово же дни на кажном столбе подписи пошли: «Хто найдёт царъску дочерь, то получаёт полцарства…»» (Зеленин Д. К. № 105), или гостиничных вывесок: «У моря стоит терем, у этого терема столб стоит, на столбе надпись: «Три ночи ночевать!»» (ВСВС. С. 48).

Есть надписи указательные — в сюжетах «Три царства»: «Ходили-ходили, … лежит камень, на камне написано: «Кто этот камень подымет, тот может спускаться в подземное царство»» (ВСВС. С. 63). Есть предупредительные — в сюжете «Бой на калиновом мосту»: «…шёл, шёл и догнал братьев близ Чёрного моря у калинового моста; у того моста столб стоит, на столбе написано, что тут выезжают три змея» (Аф. № 136).

Мы же рассмотрим только путевые указатели на перекрёстках и развилках дорог. В сюжетах «Молодильные яблоки»: «…ехал долго ли, мало ли, подъезжает к горе… На горе стоит столб, на столбе подписано три дороги: по одной дороге ехать — сам сыт будешь, конь голоден; по другой… — конь сыт, сам голоден; по третьей… — самого убьют» (Аф. № 310). Это сообщение выглядит вполне правдивым, если посмотреть на него с точки зрения реалий первого тысячелетия н.э.

Мы видим, что и камни, и столбы встречаются герою далеко от дома, но близко от гор и моря, то есть опять-таки в Северном Причерноморье. Для того, чтобы проехать в горный Крым к воинственным таврам, или к «головорезам» сербам, у которых путешественников ждала редко минуемая гибель, нужно было пересечь широкую степь, которая климатически была неоднородной и градировала от лугов до полупустыни. В сказках территории с обильным травяным покровом называются «заповедными лугами» Царь-девицы, предводительницы девичьего войска.

Как и сегодня, в те времена в заповедниках нельзя было охотиться посторонним, то есть в таком месте всадник был голоден, а его конь — сыт. А вот в не заповедных солончаках, например, в Присивашье или в засушливой центральной Таврике, конь был голоден, а всадник имел возможность пропитать себя охотой на мелкую живность.

Наш герой, между прочим, не всегда выбирает самый трудный путь.
Замечательно, что приезжий русский путешественник в состоянии прочитать надписи на столбе. В связи с этим вспомним рассказ из Жития Константина о неких «руосьскых» письменах, обнаруженных Кириллом в Крыму, а также более раннее, IV века новой эры, сообщение Иоанна Златоуста о том, что скифы перевели святое писание на свой язык.

Некоторые исследователи считают эту письменность армянской или грузинской, некоторые — готской, так как эти народы раньше других в этих местах приняли христианство и, следовательно, уже в то время имели нужду в церковной литературе на родном языке. И мы снова упираемся в вопрос, какому этносу относится название «русь». В предыдущих главах мы с помощью открытий О. Н. Трубачёва выяснили, что изначально русью звалось одно из индоарийских племён Северного Причерноморья.

В Тавриде, неподалёку от «»рускаго нова града» имел Кирилл ещё один достоверный случай общения с этим загадочным населением: «беше же во Фоульсте языци доубъ великъ, срослъся съ чрешнею, подъ нимже требы деахоу, нарицающе именем Алесандръ, женьскоу полоу не дающе пристоупати къ немоу, ни къ требамъ его» (Жит. Конст. ХII)… Естественно, язычники не могли назвать своё священное дерево крестным именем «Александр», явившимся здесь лишь записью по созвучию туземного (индоарийского таврского?) *alaksa-dru — «дуб-защитник» или «запретное дерево» (ср. др.-инд. raksati — «охранять», … d(a)ru — «дерево»), которое не могло быть ни иранским, ни готским» (IА. С. 58).

Константин решился срубить священный дуб тавров и остался цел и невредим, видимо, потому, что некоторые индоарийские племена этого региона — наверное, те, что перевели евангелие на свой язык, — были на его стороне. Итак, есть основания предполагать, что письменность у арийских племён Тавриды была, но до наших дней не сохранилась.

Самое ужасное в этой истории то, что ещё лет сто назад у науки был шанс познакомиться с ней (индоарийской письменностью), но как-то не сложилось, никто не заинтересовался одиноко стоящим на заброшенной крымской дороге камнем с непонятной надписью. Если бы эта надпись была греческой или латинской, камень наверняка отправили бы в музей, так как то было время повального увлечения античностью, эти языки знал любой образованный человек, их учили в гимназиях… Что же это за камень?

В Крыму есть посёлок, до недавнего времени называвшийся Никита (ныне — Ботаническое, там, где знаменитый сад), а ещё ранее, в генуэзских списках Кафы пятисотлетней давности, он назван Sikita, что не читается ни по-гречески, ни по-татарски. Зато на индоарийском *cikita — «знак, обозначенное» (IА. С. 90).

В «Крымском сборнике. О древностях Южного берега Крыма и гор Таврических» 1837 года выпуска П. Кеппен сообщает: «Выше Никиты расположено плато … Никитская Яйла, … на Яйле, при дороге из Никиты в Бююк Ёзёнбаш, есть урочище, называемое Грамата, или по-татарски: Язлы Таш, т.е. камень с надписью». О. Н. Трубачёв посетил в 1977 году территорию Ялтинского лесничества и урочище Грамата и убедился лично в том, что надписи больше нет. «Но она определённо существовала, потому что мне точно показали на Грамате … отдалённо напоминающий стелу, но совершенно выщербленный камень-песчаник, на котором прежнее поколение лесников ещё помнило непонятную надпись… Грамата — довольно большое пространство земли, скал и леса, и то, что оно получило своё название по одной надписи, говорит о значительности этого факта, а главное — о давности его. Греческое и татаро-турецкое население Крыма тесно общалось друг с другом и было охвачено двуязычием. Во всяком случае о неизвестности тут говорить не приходится. Тем не менее, след забытого древнего местного населения дошёл до нас в виде названия Чикита, которое оказалось прочнее, чем камень и выкрошившаяся надпись на нём» (IA. С. 90—91).

«Тавры имели, видимо, близких родственников в сатархах, занимавших север Крыма; и те и другие пиратствовали на море и имели убежища в пещерах», Плиний так и назвал их: Spalaeos — «пещерники». Название этого племени переводится с др.-инд. как: satta — «семь» и argha — «цена, стоимость». В более позднее время территория Османской империи, примыкавшая к Крыму с севера, носила название Едисан, то есть дословно «семь (крупных) чисел». Опять мы видим, что «тюркская форма оказывается переводом более древнего местного обозначения» (IA. С. 105, 272).

Понятие стоимости, умение считать до крупных чисел, отражённые в названии индоарийского племени сатархов, дают повод предполагать наличие у них развитой торговли и, следовательно, большую посещаемость этих мест и наличие дорог с необходимыми указателями.

В Херсонесе Таврическом, где главенствовал культ таврской богини Девы, предположительно в III веке до н.э. был записан текст гражданской присяги. Записан по-гречески, но с одним непонятным, непереводимым словом: «…САСТЕР народу охраню и не передам на словах ничего тайного ни эллину, ни варвару…». Современные историки не читают этого слова, оставляя его без перевода, — пишет Трубачёв, — или объясняют из др.-ир. (авест.) sastar — «повелитель, властелин». «Но Херсонес времён присяги не знал ни князя, ни единовластия», вся присяга носит яркий демократический колорит. Ещё Жебелев С. А. отмечал, что глагол в этом отрывке управляет только неодушевлёнными существительными, и употребляется чаще всего о мистических культах, и искать объяснение слова САСТР надо не в области «древностей государственных», а в области «древностей сакральных». Иранское sastar не подходит, «поскольку оно как раз означает одушевлённое лицо». В древнеиндийском языке есть родственное слово с особой семантикой — sastra — «божественная, религиозная книга, свод», «…что отлично соответствует херсонесской присяге: «и божественный свод народу охраню и не передам (не выдам) ничего тайного»…» (IA. С. 103—105).

Несмотря на то, что из текста присяги не ясно, книга ли САСТРА или это устное священное предание, сам факт наличия у тавров божественного свода и присяги, его защищающей, говорит о культуре и нравственности этого народа, слывшего у древних писателей диким, отсталым и замкнутым. Восточнославянские сказки подтверждают, что в «подземное царство» действительно трудно попасть, но это царство в горах у моря отнюдь не дикое, а диковинное. Парадоксально, но наши сказки более точно отражают действительность, восстанавливаемую с помощью лингвистики, чем древние письменные источники.

Возможно, именно эта пресловутая замкнутость в сочетании с культурой и нравственностью заставляла тавров ставить на подступах к их стране столбы с упреждающими надписями.

«Мужик сел на орла; орёл взвился и полетел на сине море… Подлетают они к другому берегу… Взлетели они на берег; летели близко ли, далеко ли — видят посерёд поля медный столб. «Прочти на столбе надпись», — приказывает орёл мужику. Мужик прочёл. «За этим столбом, — говорит, — стоит медный город на двадцать пять вёрст». — «Ступай в медный город; тут живёт моя (орла) сестрица…» Серебряный столб с надписью поставлен у серебряного, а золотой — у золотого царства («Морской царь и Василиса премудрая» // Аф. № 220).

Здешние места действительно были опасными, и это подтверждается анналами и данными археологии. Существует запись о том, что в I веке н.э. римский корабль с военным контингентом потерпел крушение на подступах к Южному Крыму. С других кораблей заметили, что люди спаслись, добрались до берега, но больше их никто не видел. Через две тысячи лет в одном из горных святилищ тавров, расположенном напротив места кораблекрушения, были обнаружены части древнеримских шлемов и вооружения. Видимо, римляне невольно оказались в том месте, куда вела третья сказочная дорога, по которой «пойдёшь — сам убит будешь». Сказочный русский герой не только не становиться жертвой таврским Богам, но и роднится с этим славным племенем.

Камни-указатели с надписями на языке, понятном славянину актуальны, по крайней мере, в течение последних двух тысяч лет.