Были ли кочевники отсталыми и дикими (реабилитация культур кочевников евразийцами 1920-х-1930-х г.г.)
Метки: армия, евразийство, кочевники, рустем вахитов, славянофильство, чингисхан
Признание некоторых положительных аспектов монгольского ига для России в наши дни принято считать новацией евразийской социально-философской и культурологической школы (П.Н. Савицкий, Н.С. Трубецкой, Г.В. Вернадский и др.), существовавшей в 1920-е-1930-е г.г. в русском зарубежье
Вместе с тем историки русской философии, занимающиеся исследованиями евразийства, уже указывали, что сама мысль об относительно положительном значении монгольского ига для Руси высказывалась задолго до евразийцев. По замечанию С.М. Половинкина нечто подобное утверждал основатель славянофильства А.С. Хомяков
Приходится только удивляться совпадению в этом вопросе мнений основателя славянофильства и основоположников евразийства. Так, евразиец П.Н. Савицкий в статье «Степь и оседлость» также писал: «Велико счастье Руси, что в тот момент, когда в силу внутреннего разложения она должна была пасть, она досталась татарам, а никому другому (курсив мой – Р.В.). Татары – «нейтральная» культурная среда, принимавшая «всяческих богов», и терпевшая «любые культы», — пали на Русь как наказание Божие, но не замутили чистоты национального творчества … татары не изменили духовного существа России; но в отличительном для них в эту эпоху качестве создателей государств, милитарно-организующейся силы, они несомненно повлияли на Русь. … они дали России свойство организовываться военно, создавать государственно-принудительный центр, достигать устойчивости…»
Как видим, П.Н. Савицкий повторяет практически все аспекты хомяковской оценки монгольского ига – и восприятие его как наказания Божьего за грехи погрязшей в раздорах Киевской Руси, и утверждение, что монголы не исказили строй русской души, и, наконец, признание того, что во многом благодаря монголам Русь стала централизованным сильным государством. Отметим, что парадоксальным образом почти дословно совпадают даже формулировки: Хомяков пишет о том, что «монголы были случайностью, счастливою для нас», а Савицкий – «велико счастье Руси, что … она досталась татарам». И это при том, что судя по всему Савицкий и другие евразийцы либо не знали о данной позиции славянофильской историософии, либо упустили ее из вида, иначе их обвинения славянофильства в том, что оно якобы недооценивало туранский элемент в русской культуре, были бы не столь резкими и однозначными
Итак, перед нами некий парадокс. С одной стороны мысль о том, что монгольское иго принесло России не только страдания, но и положительные плоды, высказывалась еще до евразийцев. С другой стороны все – и сторонники, и противники евразийства воспринимают ее именно как евразийскую новацию. Как же это объяснить?
2. Историософский базис евразийской концепции монгольского ига: критика теории «исторических» и «неисторических» народов
Вообще-то в истории науки уже не раз случались подобные прецеденты. Самый известный пример предоставляет нам история химии. Как известно, А. Лавуазье справедливо считается создателем кислородной теории горения. Но часто при этом забывают, что вообще-то не Лавуазье открыл кислород. Это сделал за некоторое время до него английский ученый Пристли. Но Пристли был сторонником ошибочной теории флогистона, согласно которой горение – следствие наличия в веществе гипотетического флюида горения – флогистона. Поэтому он не сумел правильно объяснить природу кислорода, увидев в нем «дефлогистонизированный воздух». Лавуазье же отбросил теорию флогистона, то есть изменил «парадигмальную оптику», предложил рассматривать кислород с позиций иных теоретических установок – как элемент, соединение с которым других элементов и является горением. Таким образом, в определенном смысле те, кто считает, что именно Лавуазье открыл кислород также правы – не фактически, а сущностно: ведь открыть – значит не только обнаружить, но и правильно объяснить: что обнаружено. Если под кислородом понимать газ, обеспечивающий горение при соединении с некоторыми другими элементами, то его открыл Лавуазье, а не кто-нибудь иной.
Точно также предшественники евразийцев, скажем, тот же А.С. Хомяков, в отдельных аспектах предвосхитившие их оценку монгольского ига, при этом исходили из совершенно иных методологических и историософских установок. Для них монголы и другие кочевые народы были варварами, стоящими много ниже на лестнице культуры, чем народы оседлые, к примеру, те же славяне. Вспомним, что Хомяков писал о монголах лишь как о разрушителях, «диких завоевателях», которые сами якобы ничего не могли создать. Эта точка зрения –что кочевники, собственно, лишены культуры, так как последняя есть созидание духовных и материальных ценностей, а кочевники якобы способны лишь их захватывать и разрушать – вообще характерна и не только для русских славянофилов, но и для западников (не говоря уже о западных философах и историках)
Надо заметить, что эта концепция напрямую вытекает из гегелевской концепции народов исторических и неисторических (а влияние Гегеля на наших славянофилов общеизвестно
Классик немецкой философии признавал историческое, иначе говоря, положительное значение не за всеми, а лишь за некоторыми народами. Именно на них в определенную эпоху почиет мировой Дух, и своим бытием они выполняют историческую сверхзадачу данной эпохи. Большинство же других современных им народов, являются по мысли Гегеля неисторическими, их существование оправдано лишь в той мере, в которой они подчинятся и станут «питательным материалом» для исторического народа данной эпохи. «Самосознание отдельного народа является носителем данной ступени развития всеобщего духа в его наличном бытии и той объективной действительностью, в которую он влагает свою волю. По отношению к этой абсолютной воле, воля других отдельных народных духов бесправна, упомянутый же выше народ господствует над всем миром»
Славянофилы в этом смысле развивали именно концепцию Гегеля и лишь вносили в нее определенные коррективы: если по Гегелю господством западных народов история завершается, исчерпав содержание промысла Мирового Духа, то согласно славянофилам, в будущем предстоит еще один исторический этап, когда весь смысл истории сосредоточится уже в бытии не романо-германских, а славянских народов, и, прежде всего, русского народа
Евразийцам была чужда эта позиция. Евразийцы вообще отвергали разделение народов на исторические и неисторические, тем самым подрывая самый фундамент славянофильского восприятия кочевых народов, в том числе и монголов. Г.В. Флоровский в период своего участия в евразийском движении развивал мысль о том, что все однолинейные концепции истории – от гегельянства до марксизма и либерализма, для которых как раз и свойственна ранжировка народов на высшие, «цивилизованные» и низшие, «нецивилизованные», исходят из того, что история есть детерминистский процесс, подчиненный бездушной и неотвратимой закономерности и тем самым они противопоставляют себя христианству. Ведь христианство, по мысли Флоровского, в принципе отвергает такой взгляд на мир и на историю, оно есть религия жизни и творчества, победивших энтропию и смерть. «.. религиозно-просветленный взор видит под конструктивною преемственностью бытовых картин трагическую мистерию исторической жизни… … «прошлое» незримо и не гнетет настоящего и будущего слепой неотвратимостью Рока. В этой мистерии священнодействуют свободные служители идеалов – правда, в благодатном общении между собой»
Кроме того, эта концепция Флоровского перекликается и с критикой европоцентризма, предпринятой Н.С. Трубецким в книге «Европа и человечество», и во многом легшей в основу евразийской культурологии «многополярного мира». Н.С. Трубецкой утверждал, что нет никаких научных рациональных оснований для того, чтобы европейскую культуру считать высшей, развитой, а все остальные, на нее непохожие — отсталыми. В такой оценке, по Н.С. Трубецкому, проявляется лишь наивный эгоцентризм европейцев. На самом деле: «Момент оценки должен быть раз навсегда изгнан из этнологии и истории культуры, как и вообще из всех эволюционных наук, ибо оценка всегда основана на эгоцентризме. Нет высших и низших. Есть только похожие и непохожие. Объявлять похожих на нас высшими, а непохожих низшими – произвольно, глупо, наивно, наконец, просто глупо»
Итак, согласно евразийству даже так называемые «неисторические» или «нецивилизованные» народы имеют свою идею и свое предназначение. Они неясны для тех, кто втискивает живую ежечасно творимую ткань истории в узкие и мертвенные логические схемы – для исторических детерминистов и отвлеченно-идеалистического и материалистического толка. Но они проясняются для всякого, чей взор очищен пониманием наличия Божьего промысла в истории и осознанием творческого характера «народных духов». Множество самоценных, творчески, во многом непредсказуемо развивающихся самобытных культурных миров, среди которых и многонародная Россия-Евразия и каждый из них несет свою идею, свое мировоззрение, свое мирочувствование – вот взгляд на историю евразийцев.
3. Евразийская оценка культуры кочевников
Из этого взгляда прямо вытекает тезис о самобытности и самоцености кочевых культур, которым слишком долго отказывалось в самом наличии культуры, поскольку таковая признавалась лишь за народами оседлыми. Этот тезис подробно развивается П.Н. Савицким в работе «О задачах кочевниковедения (почему скифы и гунны должны быть интересны для русского?)». П.Н. Савицкий в ней справедливо указывал на то, что до сего времени история писалась представителями оседлых народов, которые, естественно, склонны были преувеличивать значение оседлых культур и принижать значение кочевых (Савицкий называет такую трактовку евразийской истории «окраинолюбивой», так как она создана народами «окраины» Евразии, в о же время как Степь составляет «сердцевину», «ядро» Евразии). Возможна и иная – «степолюбивая» трактовка». Савицкий предостерегает от тенденциозности выводов и в рамках первой, и в рамках второй трактовок
Так, культуру кочевников, по Савицкому, можно определить как «конно-железную». В отличие от оседлых народов, которые живут в основном земледелием (окультуриванием растений), кочевники приручили животных, прежде всего, коня
Еще одно характерное отличие культуры кочевых народов – освоение железа, мастерство владения оружием, культ войны и воинской доблести. Для кочевников — скифов и гуннов, как впоследствии и для монголов, верность товарищу, смелость были самыми ценимыми качествами
Впрочем, Савицкий был далек от мысли, что кочевники — лишь завоеватели. Изучение останков скифской культуры – оружия, орнаментов показывают ее оригинальность и позволяют говорить о ней как о такой же «высокой» культуре, как и у оседлых народов.
4. Евразийская оценка монгольской культуры
Одна из кочевых культур – монгольская, которая в XIII—XIV веках породила величайшую евразийскую империю. Она сама, а также ее влияние на русскую культуру исследовалось евразийской историософией. Особенно подробно этот вопрос рассматривался П.Н. Савицким, Н.С. Трубецким, Г.В. Вернадским, Н.Н. Алексеевым, а также евразийским историком калмыцкого происхождения Э. Хара-Даваном, чьи изыскания были своеобразным итогом исторических работ других евразийцев. При этом евразийцы отстаивали позицию, что монголы были не «варварами-разрушителями», а представляли собой высококультурный народ, вошедший в историю как творец множества самобытных культурных, социально-политических и экономических форм.
Прежде всего, дарования монголов проявились в военной сфере. Монголы создали совершенную армию со строжайшей дисциплиной, практичной внутренней организацией, талантливым командным составом, высоким боевым духом командиров и простых воинов. Лучшим доказательством воинских дарований монголов стали их победоносные походы, в результате которых власть монгольского хана распространилась от Китая до Венгрии, то есть на 4/5 части Старого Света (это намного превышало территории, завоеванные признанными европейскими великими полководцами – Александром Македонским или Наполеоном)
В результате никто не мог сравниться в быстроте с монгольской конницей. Как отмечает Хара-Даван: «походные движения в 10-12 дней без дневок считались нормальными … Во время венгерской кампании 1241 года Субедей прошел однажды со своей армией 435 верст менее чем в трое суток»
Перейдем к оружию, имуществу, обмундированию. Монгольские луки, стрелы и копья отличались высокой поражающей силой. Монголы умели их так затачивать, что они превращались в грозное по тем временам оружие. Сами европейцы, например, Марко Поло, посетивший столицу Монгольской империи Хан-Балык (Пекин), отзывался о них как о «превосходном вооружении»
Монголы придумали также специальную технологию для получения «сухого молока» — обычной пищи монгольских всадников в походах, которая не занимала много места, долго хранилась, не портясь, и позволяла воинам не останавливаться лишний раз для пополнения запасов пищи (так что монголы мало зависели от населения покоренных городов). Обмундирование монгольского всадника также было продумано с тем расчетом, чтоб он мог воевать в самых суровых климатических условиях, прежде всего, в условиях резко-континентального, холодного климата евразийской степи (это монгольская шапка или шлем с «наушниками» — прообраз русской «ушанки», шуба с мехом наружу и сапоги с войлочными чулками, которые у русских затем превратились в валенки).
Монгольские военачальники, прежде всего сам Чингисхан разработали и новые приемы ведения войны, внеся свой немалый вклад в развитии науки о стратегии и тактики (что отмечалось такими специалистами в области военной науки как генерал М. Иванин, полковник Рэнк и т.д.
Монголы твердо следовали тогдашним законам войны – не разрушать добровольно сдавшийся город, сохранять жизнь парламентерам как лицам «доверившимся». Дисциплина в монгольской армии была железной и все происходящее в ней во время похода регулировалось не произвольными приказами командиров, а особым законом, согласно которому, например, было запрещено потребление алкогольных напитков во время похода, требовалось содержать оружие (тяжелое вооружение) в порядке, что регулярно проверялось командирами, воин, в бою не сошедший с коня и не поднявший оброненное оружие товарища, наказывался смертью, воин, начавший грабеж покоренного города без приказа начальника
В отличие от современных европейцев и западников в разных неевропейских странах, которые убеждены, что монгольская армия была неорганизованной дикой ордой, побеждающей противника большой численностью и неимоверной жестокостью, европейцы средних веков, близко знающие порядки в монгольской империи были другого мнения. Так, Плано-Карпини – папский посланник при монгольском дворе, по словам Хара-Давана указывал, что монголы побеждают не за счет численности, каковая у них небольшая, а за счет искусности в военном деле, непревзойденной тактики, и строгой дисциплины и добавляет: «нашими армиями (европейскими – Р.В.) следовало бы управлять по образцу татар…»
Но монголы были не только прекрасными воинами, но и блистательными государственниками и заслуга открытия и научного доказательства этого факта также принадлежит русским евразийцам 20-х – 30-х г.г. Монголы создали служилую идеократию – оригинальную модель государства, которого не знала ни Европа, ни дотатарская Русь. Евразиец Н.С. Трубецкой характеризовал ее следующим образом: «… власть правителя должна была опираться не на какое-либо господствующее сословие, не на какую-нибудь правящую нацию и не на какую-нибудь определенную официальную религию, а на определенный психологический тип людей. Высшие посты могли заниматься не только аристократами, но и выходцами из низших слоев народа; правители принадлежали не все к одному народу, а к разным монгольским и тюрко-татарским племенам и исповедовали разные религии. Но важно было, чтобы все они по своему личному характеру и образу мысли принадлежали к одному и тому же психологическому типу, обрисованному выше»
Евразийцы указывали, что эта модель государства, созданная политическим гением и политической волей монголов, оказалась оптимальной для нашего географически-климатического и геополитического ареала («месторазвития»). В условиях суровых природных факторов и постоянного агрессивного окружения иначе кроме как при помощи сильного государства с организующей идеей управлять и нельзя. Недаром служилая идеократия в той или иной форме неизменно воспроизводилась и в русской истории вплоть до эпохи СССР.
Другое высокое достижение политического творчества монголов – такая модель отношений между монголами и другими народами, входившими в их империю, которая предполагала широкие права этих народов и в этом плане была своеобразным предвосхищением идей федерализма – конечно, не в европейском, а в специфически евразийском их варианте. Евразийцы указывали, что монголы, жестоко подавлявшие любое проявление нелояльности к ханской власти, не говоря уже о сопротивлении ей, во всем остальном предоставляли другим народам жить, привычной им жизнью, и не навязывали им своих традиций и ценностных ориентаций. Евразийский историк Г.В. Вернадский писал: «Эта империя (монгольская – Р.В.) не мешала внутренней культурной жизни своих частей – в том числе и Земли Русской.»
Необходимо отметить и уникальную для той эпохи веротерпимость монгольской империи, о которой одними из первых стали писать также русские евразийцы. В монголосфере в самый разгар средневековья мирно уживались тенгрианство, буддизм, ислам и христианство в различных своих вариациях. По традиции, созданной еще Чингисханом, представитель элиты монгольского государства должен был исповедовать какую-либо религию. Но при этом не имело значения что это за религия: государство монгол брало под свое покровительство все вероисповедания. Главным было, чтоб наличествовала религиозность человека как таковая: «государственно важно было для Чингис-хана, чтобы его верноподданные так или иначе живо ощущали бы свою подчиненность Высшему Существу, т.е. чтоб они были религиозны, независимо от исповедываемой ими религии»
Монголы не облагали религиозные организации налогом (так Русская Православная церковь не платила ясак в монгольский период). В Сарае – столице Орды были храмы самых разных исповеданий, в том числе и отдельная, «Сарская» епархия Русской православной церкви, а в окружении сарайских ханов были «христианская» и «мусульманская» партии (и даже однажды ханом Орды был христианин-несторианин — Сартак).
Трудно не согласиться с Э. Хара-Даваном в том, что «До столь широкой веротерпимости, которая господствовала в царстве Чингиса XIII века, Европа дошла, и то лишь относительно в XVIII веке, — после того как она пережила Крестовые походы для массового истребления «еретиков и язычников» и после нескольких столетий, течение которых пылали костры инквизиции»
Напоследок нельзя не упомянуть о той высокой оценке правотворчества монголов, которая принадлежит историкам права и на которую ссылался евразиец Хара-Даван: «И.Я. Коростовец дает следующее резюме сборнику законов Чингис-хана: «Джасак предписывает терпимость в вопросах религии, почтение к храмам, к духовным лицам и к старшим, а также милосердие к нищим, он устанавливает строгий контроль над семейной и домашней жизнью монгола…»
Уместно будет сказать здесь, что вообще финансовая система монгольской империи была настолько совершенной и эффективной, что многие ее черты впоследствии были переняты на Руси (наиважнейшие термины хозяйственно-финансового лексикона русского языка монгольского или тюркского происхождения – деньги, алтын, таможня, казна). Монголы также создали одну из лучших для своего времени почтовых служб – ямскую, суть функционирования которой в том, что вдоль дорог создавались станции, где можно было менять уставших лошадей на новых, отдохнувших. Эта система осталась существовать на Руси и после монгольского владычества и просуществовала вплоть до появления железнодорожного и автомобильного сообщения.
Наконец, народ, создавший такое сложное государственное и военное устройство, не мог не породить и великих политических деятелей. Прежде всего, тут следует упомянуть самого Чингисхана – создателя столь огромной империи, что перед ним меркнет слава полководческих талантов Александра Македонского (Хара-Даван иронично замечает, что западники и здесь применяют двойные стандарты: то, за что македонца по происхождению и грека по культуре Александра превозносят, монголу по происхождению и проводнику китайской культуры Чингису вменяют в вину). Далее, следует упомянуть Хубилая-хана – блистательного правителя, при котором включенная в монголосферу Азия процветала и могла в области науки и искусств посоперничать с Европой
Итак, монголы были действительно народом высокой и самобытной культуры. Это заявление разумеется, звучит эксцентрично для многих из тех, кто привык видеть в культуре лишь искусство, философию, науку. Но в действительности это обывательский, упрощенный взгляд на культуру. С точки зрения философии культура – это все, что сотворено умом, талантом, умением людей. «Монгольская лава» и Яса Чингисхана — такие же феномены культуры, как «Слово о полку Игореве» и городские архитектурные сооружения. Более того, без надежной защиты от внешних врагов и без эффективной системы социальной организации никакое самобытное развитие народа, в том числе и в области искусства невозможно, так что рассуждения всевозможных пацифистов, противопоставляющих военное дело и искусство – не более чем софистика.
Конечно, различные народы имеют различные дарования. Есть народы-философы, как греки, народы-торговцы как финикийцы и народы-воины и государственники как римляне. Те же римляне в области философии и литературы были эпигонами греков, зато они создали непобедимую армию, могучую империю и столь совершенную систему права, что она пережила народ, ее сотворивший. Монголы в этом смысле были подобны римлянам и тот факт, что гордый народ фасции и орла повсеместно признается культурным, а не менее гордый и храбрый народ Ясы и кречета
Рустем ВАХИТОВ
[…] [7] Вахитов Р.Р. «Были ли кочевники отсталыми и дикими?». 2011 г. // http://www.gumilev-center.ru/?p=2554 […]