|

Революция в России будет скифской

1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (1 votes, average: 0,00 out of 7)
Загрузка...

Метки: , , , , , ,

Чтобы правильно оценить историю, нужно помнить о «восстановительном» характере революции. Тогда можно по праву назвать первой революцией в России восстановление престола первыми Романовыми после Смуты в 1613 г Революция в России будет восстановительной, «скифской», т.е. национальной и антибуржуазной по своей сути, и выведет на поверхность то, что тщательно скрывается, в противовес заговору пустоты.
Отовсюду сегодня слышится слово «революция». Впрочем, можно ли называть этим словом наблюдаемые нами протесты? Нам уже приходилось ставить вопрос о сущности самого феномена революции. В свете последних «событий» этот вопрос вновь стал актуальным. Возможна ли революция в России? И если да, то какая? На эти вопросы нам бы хотелось ответить этим кратким очерком истории понятия «революция» в русской историософии.
«Причудливая судьба слов: «революция» в своём изначальном этимологическом смысле <…> происходит от re-volvere, субстантива, который выражает движение, возвращающее к собственному истоку, к отправной точке»[1]. Иными словами, Революцией движет пафос возвращения к изначальному, что отмечал Ю. Эвола, поэтому она всегда нуждается в образе, который, будучи реконструктивным, дает образец этого изначального. Для немецких реформаторов таким идеальным образцом стали первые христиане, для художников Возрождения – античное искусство, для французских революционеров – политические формы Древнего Рима.
Даже в политических событиях последнего времени, очень условно названных революциями (например, так наз. «оранжевая революция» на Украине) была попытка реконструкции образа «щирого украинца» (собственно, над этим образом целенаправленно работали более 150 лет). Но, по большому счёту, никакого успеха (если не считать таковым создание сети ресторанов украинской кухни) эта «революция» не имела.
Само слово «революция», что по-своему закономерно, появляется в Петровскую эпоху как заимствование из польского языка, где rewolucja означает «переворот». В культуре Серебряного Века Петра I принято называть «революционером на троне». «Великий Петр был первый большевик» (1; 373), — писал М. Волошин в поэме «Россия» 1924 г. Эту мысль разделяли в той или иной степени Д. Мережковский, Н. Бердяев, Вяч. Иванов и другие. Источником её, по-видимому, было юношеское сочинение о Петре А.И. Герцена «Двадцать осьмое января» (1833), к которому автор предпосылал эпиграф из В. Кузена: «Et la revolution s’est faite homme» («И революция сделалась человеком»).
«Пётр, как и все революции, был исключительно, односторонне предан одной идее…»[2] — писал Герцен. Мысль Герцена, что характерно, синхронна аналогичным размышлениям А.С. Пушкина в заметке «О дворянстве» (1830-1835, при жизни не публиковалось): Pierre I est tout à la fois Robespierre et Napoléon (La Révolution incarnée): «Петр I — одновременно Робеспьер и Наполеон на троне (воплощение Революции) [3] ».
Как видим, не только источник идеи, но и само её выражение первоначально французское. Однако это было понимание 30-х гг. XIX века, а в XVIII революция Петра мыслилась, скорее, как «возвращение к истокам»: Питербурх закладывался на месте старого города Новгородской земли, и в этом была явственная тенденция — начать Российскую историю сначала, «переучредить» Россию, и Петр в этой перспективе хотел выглядеть «новым Рюриком», что идеологически пытались неудачно обосновать придворные немецкие историки Байер и Миллер со своей «норманнской теорией».
Как показал вслед за Х. Арендт современный исследователь А.В. Магун, революция вплоть до французских событий конца XVIII века понималась именно как возвращение на свою орбиту, как неизбежный и закономерный процесс мирового круговорота [4]. И только XIX век с его возрождением интереса к мистике и апокалиптике стал рассматривать революцию в специфическом политико-эсхатологическом аспекте.
Согласно известной ленинской схеме, к первому этапу развития революционных идей в России относятся «дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию»[5]. Эту схему можно принять с некоторыми оговорками. Под «дворянами и помещиками» обычно имеют в виду одного философа Радищева, который занимает в истории русской мысли место, отдаленно подобное философам-просветителям во Франции. Иногда в этом контексте говорят ещё о масонском движении, но применительно к России это не вполне корректно: в царствование Александра I масонскими идеями были проникнуты правительственные учреждения, которые не могли готовить революцию против самих себя. Масоны и мистики Р.А. Кошелев, М.М. Сперанский, кн. А.Н. Голицын в разное время играли определяющую роль в государственной политике и вплоть до 1825 года оставались личными друзьями Государя. «Для той эпохи характерно, — писал прот. Георгий Флоровский, что мистицизм становится общественным течением и одно время даже пользуется правительственной поддержкой»[6]. Кроме того, русское масонство учило преимущественно о «внутреннем христианстве» и «духовной революции». Сплав этой своеобразной «духовности» с политическими и социально-утопическими идеями осуществится только в тайных обществах декабристов.
Историософский текст Русской Революции начинается всё же именно с произведений декабристов, сыгравших существенную роль в мифологизации и сакрализации этого понятия. И здесь следует упомянуть, прежде всего, имя С.И. Муравьёва-Апостола, автора «Православного катехизиса». Его «катехизис», написанный в целях подготовки восстания для солдат Черниговского полка, был ничем иным, как христианским (точнее, библейским) обоснованием Революции: «В уме и душе Сергея Муравьева христианское сплавляется с политическим, а вера – со свободой, образуя практически впервые в русской общественной мысли социальную и политическую проекцию христианских идей, столь ярко выраженную в П[равославном] К[атехизисе]»[7] — отмечает современный комментатор катехизиса Ирина Карацуба. «Цари», согласно Муравьёву-Апостолу, похитили у народа его первоначальную Свободу. «Без Свободы нет щастия». Понятие «щастие» нигде Муравьёвым не разъясняется, но из контекста следует, что оно возможно только в Свободе и равенстве всех перед Христом: «Да будет нам один царь на Небесе и на земли Исус Христос» — пишет он в Воззвании к солдатам. Иначе говоря, «правление Народное, основанное на законе Божием», интерпретируется им как апокалиптическое царство Исуса Христа. Отметим, кроме того, «старообрядческое» написание имени Христа в воззвании Муравьёва-Апостола к солдатам: его после некоторых колебаний выберет и Блок в поэме «Двенадцать». В «Катехизисе» у Муравьева общепринятое написание – «Иисус».
Прот. Георгий Флоровский, отмечая апокалиптизм александровой эпохи, пишет о романтическом хилиазме и «теократическом утопизме»[8]. Это в полной мере приложимо ко взглядам Муравьёва-Апостола, желающего путём восстания восстановить похищенное «Тиранами» Народное правление. Слово «революция» им не используется, в качестве синонима употребляется именно «восстановление». Это соответствует философским понятиям XVIII века. Исследователи указывают на католические источники подобных воззрений: текст испанского «Гражданского катехизиса», а также его отражение в романе Н.-А. Сальванди «Дон Алонзо», где описываются события освободительной войны испанского народа против наполеоновского вторжения. «Этот катехизис, составленный испанскими монахами, стал действенным орудием антинаполеоновской пропаганды, необыкновенно возбуждавшим патриотические чувства испанцев. Именно чтение этого катехизиса, чрезвычайно ярко описанное в романе Сальванди, подействовало на Бестужева-Рюмина и вызвало, в конечном счете, появление П[равославного] К[атехизиса]»[9] — пишет И. Карацуба. Чрезвычайно любопытным также представляются возражения, которые были сделаны Муравьёву офицерами Черниговского полка, утверждавшими, что воздействие на солдата посредством Библии «противоречит духу русского народа». Нельзя не отметить в этих суждениях здравый смысл.
В.И. Ленин, вслед за Ивановым-Разумником совершенно справедливо утверждает, что только Герцен является основоположником «”русского” социализма, “народничества”»[10]. То есть, декабристы, согласно Ленину, ещё не были носителями специфически русских революционных идей. Действительно, декабристам, хотелось подражать примерам из древнеримской и новейшей истории. Во-первых, Революция для них во многом мыслилась как реставрация идеализированных политических форм Римской республики. Во-вторых, они принимали за образец современные им национально-освободительные восстания в католических странах – Испании и Италии. В-третьих, под влиянием масонских идей, они мыслили революцию в мистико-апокалиптическом ключе, как Освобождение от рабства, проповеданное ещё ап. Павлом (Гал. 5: 1) и наступление «тысячелетнего царства праведников», ассоциировавшегося у них с республикой руссоистского типа под прямым управлением Иисуса Христа. Эти смыслы были в достаточной степени чужеродны русскому историософскому тексту, главными категориями которого (в народном сознании) в начале XIX века оставались «царь» и «царство». Александровская империя, несмотря на весь модернизм, по-прежнему воспринималась в толще народа как «царство». Бунт против царства расценивался как антихристов бунт и не мог иметь успеха.
Вместе с тем, представляется глубоко не случайным то обстоятельство, что зарождение революционного движения в России практически синхронно возрождению эсхатологических настроений в российском обществе. Распространение утопических революционных идей проходит в начале XIX века в атмосфере мистицизма, ставшего модным. Вновь возрождается апокалиптизм. Идеи революции идут вместе с идеями о светопреставлении.
Историософия Чаадаева представляет собой также смесь революционных и мистических идей. По сути дела, Чаадаев сформулировал учение, близкое «христианскому социализму», на что справедливо в своё время указал кн. П. Вяземский, сказав о Чаадаеве, что он «сен-симонствует». Действительно, именно в то самое время, когда он создает свои «Философические письма», в Европе набирает силу «социальный католицизм» и почти неотличимый его двойник – христианский социализм. Практически все первые социалисты были католиками – Кампанелла, Сен-Симон, Фурье, Ламенне, Прудон… Некоторые из них (Сен-Симон и Ламенне) носили священный сан, но в конце концов были отлучены от церкви, поскольку католичество было травмировано, прежде всего, Французской революцией, тогда как либеральные (что не удивительно), так и социалистические идеи были направлены прямо против христианской государственности и института церкви. Но всё равно даже у самых последовательных и яростных борцов за социализм сохраняется «католическая закваска». Об этом со своим неизменным сарказмом писал Герцен. Сурово критикуя последний труд Прудона за его римско-патриархальный дух, он называет автора «архиереем социализма»: «Прудон заключает свою книгу католической молитвой, положенной на социализм; ему стоило только расстричь несколько церковных фраз и прикрыть их, вместо клобука, фригийской шапкой, чтоб молитва «бизантинских» архиереев — как раз пришлась архиерею социализма!»[11]
В то же время становление революционного движения в России протекает на фоне уже развернувшейся в Европе контр-революции. На политику Александра I влияют не только масоны-спиритуалисты с их «духовным христианством», но и католики-традиционалисты, вроде Ж. де Местра, живущие и работающие в России. Они же развивают иезуитский взгляд на революцию как на «сатанизм»: «Всякому ясно, и монаху, и революционеру, что мир Христов есть нечто абсолютно противоположное революции. Для монаха революция есть сатанизм, ибо и преп. Серафим Саровский еще сказал, что Сатана был первый революционер» — утверждал А.Ф. Лосев в Дополнениях к «Диалектике мифа»[12]. Думается, что, несмотря на всю категоричность данного тезиса, сближение «монаха» и «революционера» здесь неслучайно. Как мы уже видели, революционно-освободительные катехизисы в Испании составляли именно монахи. А.Ф. Лосев имеет в виду известное высказывание, найденное в бумагах Н.А. Мотовилова: «Сатана был первый революционер, и чрез это спал с неба. Между учением последователей его и учением Господа Иисуса Христа нет ничего общего, здесь – огромная пропасть. Господь через делание данных Им заповедей призывает человечество на небо, где обитает правда. Дух тьмы обещает устройство рая на земле. Так все революционные общества, тайные и явные, под какими бы названиями они ни появлялись и какой бы благовидной видимостью ни прикрывались, имеют одну общую цель – борьбу и общее разрушение христианства, подготовляя почву антихристианству в лице грядущего в мир Антихриста»[13]. В этих строках, атрибутировать которые преподобному Серафиму нет оснований, ведётся очевидная полемика с масонством и социальным утопизмом, что в XIX веке характерно для околокатолических кругов. В России подобная стилистика станет употребительной лишь в публицистике второй половины XIX века – в период деятельности С. Нилуса, который, по всей видимости, является редактором данного фрагмента. Вероятный автор же – Н.А. Мотовилов, «служка» преподобного Серафима.


Сравнение революционных событий с восстанием Сатаны стало распространено после Французской революции в кругах католических традиционалистов Франции и Германии. Это представление представляет собой католическую интерпретацию ветхозаветной апокрифической метафизики (книга Еноха). Использование католическими кругами этого апокрифа (вне зависимости от реальной связи) несло очевидную пропагандистскую цель: фактически легенда использовалась для сакрализации буржуазного социального уклада и для придания институту собственности «священного» характера.
Первые революционеры (в России им был, прежде всего, А.И. Герцен) руководствовались другой логикой: они остро сознавали, что несправедливый, ничего не имеющий общего с христианством капиталистический строй не мог быть связан с Божественным миропорядком, а следовательно, борьба с ним священна. Исторический пример для оправдания своей борьбы они видели, как это ни парадоксально, в раннем христианстве.
В России первую феноменологию революции разрабатывают именно Герцен и Тютчев. Они практически одновременно начинают писать о революции (разумеется, по-французски) под влиянием событий в Европе 1848-49 г.г. До них можно говорить лишь о заимствовании и адаптации тех или иных западных идей. У Тютчева идея революции эсхатологическая. Он обоснованно видел корни социальных революций в римо-католической духовности, он, как известно, вообще отождествлял Революцию и Запад: «Итак, согласимся, — писал он, — что Революция, бесконечно разнообразная в своих этапах и проявлениях, едина и тождественна в своем главном начале, и именно из этого начала, необходимо признать, вышла вся нынешняя западная цивилизация»[14]. Революция и Христианство абсолютно противоположны, между ними не может быть ничего общего: «Революция же, прежде всего — враг христианства. Антихристианский дух есть душа Революции, ее сущностное, отличительное свойство. Ее последовательно обновляемые формы и лозунги, даже насилия и преступления — все это частности и случайные подробности. А оживляет ее именно антихристианское начало, дающее ей также (нельзя не признать) столь грозную власть над миром»[15].
В отличие от Тютчева, Герцен развивает взгляд на раннее христианство как на социальную революцию, разрушившую Римскую империю и в корне изменившую историю. Когда-то революционное, разрушившее Империю христианство, в Новое время застыло в «мещанстве». Мещанство – и есть решающий признак старости цивилизации. Этому ходу герценовской мысли весьма сочувствовал консерватор и «охранитель» К.Н. Леонтьев, об этом же писал и антиреволюционно настроенный Ф.М. Достоевский. Но если Герцен полагал, что теперь революция, продолжая дело раннего христианства, разрушит старый прогнивший мещанский мир, то Леонтьев вслед за Тютчевым считал революцию неразрывной составляющей и верным признаком этого гниения. У Герцена не было иллюзий, он точно так же понимал противоположность революции и христианства, но расставлял прямо противоположные оценки: «Мы присутствуем при великой драме; — у кого нервы слабы, могут идти в поля, в леса. Драма эта не более и не менее, как разложение христиано-европейского мира»[16] — писал он в 1848 г. из революционной Европы. Иванов-Разумник первым обратил внимание на ранние драмы Герцена, где тот впервые воплотил идею революционности христианства. «Он [Герцен] первый, — восклицает апологетически Иванов-Разумник, – ещё в юношеских драмах своих! – провидел борьбу мира старого с новым и понял, что русскому скифу дано будет принять в борьбе этой решающее участие»[17].
В европейской литературе XIX века связь Христианства и Революции отражена неоднократно. Одной из первых это делает Ж. Санд в романах «Консуэло» (1842) и «Графиня Рудольштат» (1845), оказавших влияние на формирование взглядов целого поколения русских писателей и мыслителей – таких, как Ап. Григорьев, Н.Я. Данилевский, Ф.М. Достоевский. Влиятельная на рубеже веков книга Э. Ренана «Жизнь Иисуса» (1863) изображает Христа революционером, стремящимся установить царство справедливости на земле. Иронически подаёт связь революции и христианства Г. Флобер в «Воспитании чувств» (1869), где «патриот в синей блузе» произносит речь, называя Иисуса Христа основоположником социализма, а Евангелие – прямым путём к революции 1789 года. Связь революции с воскресением и даже рассмотрение её как «секулярного аналога Воскресения» можно встретить в частности у историка Жюля Мишле, что отмечает А.В. Магун: «Но революция при этом направлялась против христианства, против церкви, и новое Событие было названо именем мирского профанного происшествия par excellence»[18]. Между тем, как мы показали, революция становится метафорой Воскресения уже в Евангелии, и ничего «секулярного» и «профанного» в этом нет, скорее и «сакральное» и «профанное» присутствуют в революции нерасторжимо. Секуляризация же, как показали работы Дж. Милбанка, в целом является католическим проектом. Для католичества было крайне выгодно отнести революцию к «мирскому» и «профанному», противопоставив ей «духовность» и асоциальность.
Однако в России, где «революция воплотилась в человеке», и не один раз, и где отряд красногвардейцев ведёт по революционным улицам Петрограда сам Исус Христос, католическая версия не могла стать исчерпывающей. Чтобы правильно оценить историю, нужно помнить о «восстановительном» характере революции. Тогда можно по праву назвать первой революцией в России восстановление престола первыми Романовыми после Смуты в 1613 г. Революционными были события Раскола, притом революционной силой были именно старообрядцы, выступавшие за восстановление дореформенных традиций и буквальное исполнение установленного Евангелием и Святыми Отцами. Именно поэтому Герцен считал старообрядцев революционной силой, а образ неистового протопопа Аввакума стал прообразом революционера в литературе Серебряного века. Революционными по своей природе (что подтверждала и советская пропаганда) были бунты Разина и Пугачева, в войсках которых ударную боевую силу составляли казаки-старообрядцы. Всё это неподдельные образы Русской Революции, которыми вдохновлялись народники XIX века и эсеры ХХ-го.
«Скифы» стали для русской культуры одним из центральных образов, задающих революционную реконструкцию действительности. «Племя – таинственного, легендой повитого корня, с запада на Восток, потоком упорным, победным потоком брошенное в просторы желтолицых, узкоглазых, глотающих вино из черепов – варварских орд» — как поэтически представлял исторических скифов в первом манифесте литературных «Скифов» эсер С.Д. Мстиславский [19].
«Скифство» — это не только литературное объединение и идейно-эстетическое движение в России первой четверти XX века. Для того, чтобы это объединение состоялось и движение оформилось, скифский сюжет в русской культуре развивался в течение нескольких веков. Именно в рамках скифского сюжета в течение столетия (1812 – 1925) был сформулирован национальный смысл и создан наиболее глубокий художественный образ Революции. В ходе её этот образ был быстро и намеренно забыт, а сами «политические скифы» – партия эсеров – репрессированы одними из первых [20]. Однако политическая расправа над эсерами (как прежде расправа над декабристами, а ещё раньше – над старообрядцами и последующие их гонения) не являются последним словом истории, поскольку история движима жертвой, и в каждой жертве заново распинается Исус Христос, идущий впереди истории. Каждая революционная ситуация воскрешает память жертв, и их образы становятся движущей силой революции. В стихотворении М. Волошина «Стенькин суд», написанном от лица Разина 22 декабря 1917 года, содержится пророчество о начале гражданской смуты, и Разин обещает:
Что-то, чую, приходит пора моя
Погулять по Святой по Руси.
… Мы устроим в стране благолепье вам, —
Как, восставши из мертвых с мечом, —
Три угодника — с Гришкой Отрепьевым,
Да с Емелькой придем Пугачем ().
В стихотворении «Гражданская война», открывающем цикл «Усобица», одна из сторон-участниц усобицы преемственна, согласно Волошину, духу Разина:
В одних доселе не потух
Хмель незапамятных пожаров,
И жив степной, разгульный дух
И Разиных, и Кудеяров ().
В стихотворении «Китеж» (1919) Разин и Пугачёв «воскресают из гробов». «Каторжниками», разбойниками являются и блоковские Двенадцать, но возглавляет их Христос. Этот ряд можно продолжить.
Важнейшей составляющей революционного мироощущения также является апокалиптизм. Собственно Апокалипсис (Откровение) переводится на латынь словом, родственным слову «Революция», что мы уже указывали. О революции в России можно будет говорить тогда, когда, образно говоря, вновь воскреснут жертвы былых революций, причём на этот раз уже и цари-мученики: Павел I, Александр II и Николай II. Они будут свидетельствовать против нынешнего социального порядка. Нынешние оппозиционеры, чающие твиттерной «революции айпэдов», не альтернативны «режиму» и даже не оппозиционны, но являются его главной опорой.
К началу 10-х годов XX века в России сложились прямо противоположные взгляды на государство и революцию. Одни, следуя имперской традиции, видели в государстве «удерживающее» начало, считая революцию антихристианством, другие, строго наоборот, отождествляли с антихристианством (царство мамоны) капиталистический общественно-экономический строй, который утвердился в бывших христианских империях. Революция же, с этой точки зрения, мыслилась как возвращение к христианским, братским основам жизни, преображение человека, общества и мира.
Тот же идеологический расклад можно наблюдать и сейчас. Консерваторы, пытающиеся создать видимость «охранительности» нынешнему антинародному и антихристианскому государству, являются пособниками либералов – только глупее.
Именно поэтому революция сегодня будет носить характер радикальной – а не мнимой – реконструкции. Цари-мученики Революции станут её святыми покровителями, объединившись с бывшими бунтарями и «раскольниками», проклятыми «официальной» церковью. Революция в России будет (по установкам своим), восстановительной, «скифской», т.е. национальной и антибуржуазной по своей сути, и выведет на поверхность то, что тщательно скрывается, в противовес заговору пустоты.

Илья Бражников


[1] Эвола Ю. Люди и руины. Критика фашизма: взгляд справа / пер. с исп. В.В. Ванюшкиной. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. С. 7.
[2] Герцен А.И. Том первый. Произведения 1829-1841 годов. М.: АН СССР, 1954. С. 33.
[3] Пушкин А. С. О дворянстве // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние,1977—1979. Т. 8. Автобиографическая и историческая проза. История Пугачева. Записки Моро де Бразе. — 1978. — С. 104—105.
[4]
[5] Ленин В.И. Полное соб. Соч. изд-е 5. Т. 21. М. 1968. С. 261.
[6] Пути русского богословия, с. 137.
[7] http://krotov.info/history/19/1820/1825kara.htm
[8] Пути русского богословия, с. 130-131.
[9] Там же.
[10] Ленин В.И. Указ. соч. С. 257.
[11] Герцен А.И. Былое и думы 1852-1868. Часть V // А.И. Герцен Собрание сочинений в 30 томах. Том десятый. Изд-во АН СССР. М., 1956. С. 201.
[12] Лосев А.Ф. Диалектика мифа: Доп. к «Диалектике мифа» / А. Ф. Лосев . — М. : Мысль, 2001. — 558 с. — (Философ. наследие ; Т. 130)
[13] [Антихрист и Россия]. Текст, найденный в бумагах о. Павла Флоренского, предположительно полученный им от С.А.Нилуса, который, в свою очередь, нашел его в бумагах “служки Божией Матери и Серафимова” Н.Л.Мотовилова. См. Россия перед вторым пришествием, с. 550.
[14] См. Тютчев Ф.И. Полное собр. Соч. и писем в 6 тт. Т.3. С.181.
[15] Тютчев, с. 144-145.
[16] Иванов-Разумник
[17] Иванов-Разумник. А.И.Герцен. Петроград, 1920. С. 7
[18] Магун А.В. Отрицательная революция: к деконструкции политического субъекта. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2008. – 416 с. С. 40–41.
[19] «Скифы». Петроград, 1917.
[20] Леонтьев В.Я.

Плакаты Вячеслава Ларионова

Релевантно:

Союз скифских республик

Эсмеральд Крылатых

Революция Любви

Leave a Reply

123